Собрание сочинений в 10 томах. Том 9 - Страница 27

Тут, отец мой, я действительно похолодел, так как понял намерение Чаки. Он готовил мне пытку огнем.

С минуту я молчал, задумавшись. Тогда король опять громко сказал:

— Что же ты робеешь, Мбопа? Неужели мне сидеть и греться, пока ты дрожишь от холода? Встаньте, приближенные мои, возьмите руку Мбопы и держите ее в пламени, чтобы он согрелся и чтобы душа его ликовала, пока мы будем говорить с ним о том ребенке, упомянутом моей матерью, рожденном от Балеки, жены моей, сестры Мбопы, моего слуги!

— Прочь, слуги, оставьте меня! — смело сказал я, решившись сам подвергнуться пытке. — Благодарю тебя, о король, за милость! Я погреюсь у твоего огня. Спрашивай меня, о чем хочешь, ты услышишь правдивые ответы!

Тогда, отец мой, я протянул руку в огонь, но не в самую яркую часть пламени, а туда, где дымило. Кожа моя от страха покрылась потом, и несколько секунд пламя обвивалось вокруг руки, не сжигая ее. Но я знал, что мука близка.

Некоторое время Чака следил за мной, улыбаясь. Потом он медленно заговорил, как бы давая огню разгореться.

— Так скажи мне, Мбопа, ты и вправду ничего не знаешь о рождении сына у твоей сестры Балеки?

— Я одно знаю, о король, — отвечал я, — что несколько лет тому назад я убил младенца, рожденного твоей женой Балекой, и принес тебе его тело! — Между тем, отец мой, рука моя уже дымилась, пламя въедалось в тело, и страдания были ужасны. Но я старался не показывать виду, так как знал, что если я крикну, не выдержав пытки, то смерть будет моим уделом.

Король опять заговорил:

— Клянешься ли ты моей головой, Мбопа, что в твоих краалях не вскармливали никакого младенца, мной рожденного?

— Клянусь, король, клянусь твоей головой! — отвечал я.

Теперь уже, отец мой, мучение становилось нестерпимым. Мне казалось, что глаза мои выскакивают из орбит, кровь кипела во мне, бросалась в голову, и по лицу текли кровавые слезы. Но я невозмутимо держал руку в огне, а король и его приближенные с любопытством следили за мной. Опять Чака молчал, и эти минуты казались годами. Наконец он сказал:

— Тебе, я вижу, жарко, Мбопа, вынь руку из пламени. Ты выдержал пытку, я убежден в твоей невиновности. Если бы затаил ложь в сердце, то огонь выдал бы ее, и ты бы запел свою последнюю песню!

Я вынул руку из огня, и на время муки прекратились.

— Правда твоя, король, — спокойно ответил я, — огонь не властен над чистым сердцем!

Говоря это, я взглянул на свою левую руку. Она была черна, отец мой, как обугленная палка, и ногтей не оставалось на искривленных пальцах…

Взгляни на нее теперь, отец мой, я ведь слеп, но тебе видно. (Рука была скрючена и мертва.)

Вот следы огня в краале Чаки, огня, сжигавшего меня много-много лет тому назад. Эта рука уже не служила мне с той ночи истязания, но правая оставалась, и я с пользой владел ею.

— Но мать мертва, — снова заговорил король, — умерли в пламени и твои жены, и дети. Мы устроим поминки, Мбопа, такие поминки, каких не было еще никогда в Земле Зулу, и все народы земли станут проливать слезы. Мбопа, на этих поминках будет вынюхивание, но колдунов созывать не станут, мы сами будем колдунами и сами выследим тех, кто навлек на нас горе. Как же мне не отомстить за мать, родившую меня, погибшую от злых чар, а ты, безвинно лишенный жен, чад, неужели не отомстишь за них? Иди теперь, Мбопа, иди, верный слуга мой, которого я удостоил погреться у моего костра! — И, пристально глядя на меня сквозь дым, он указал мне ассегаем на дверь хижины.

XI. Совет Балеки

Я поднялся на ноги, громко славя короля, и вышел из королевского дома Ум-Длункулу. Медленно шел я до выхода, но потом бросился бежать, терпя страшные муки. Забежав на минутку к знакомому и обмазав руку жиром и перевязав кожей, я снова стал метаться от нестерпимой боли и помчался на место моего бывшего дома. Там я в отчаянии бросился на пепел и зарылся в него, покрыв себя костями своих близких, еще лежавших здесь.

Да, отец мой, так лежал я, последний раз лежал на земле своего крааля, и от холода ночи защищал меня пепел рожденных мной.

Я стонал от боли и душевного отчаяния. Пройдя через испытание огнем, я снова приобретал славу в стране, делался знаменитым. Да, я вытерплю свое горе, сделаюсь великим, и тогда настанет день мщения королю. Ах, отец мой, тут, лежа в пепле, я взывал к Аматонго, к духам своих предков, молился Эхлосе, духу-хранителю, я даже дерзал молить Ункулункулу, Великого Мирового Духа, незримо и неслышно живущего в небесах и на земле. Я молил о жизни, чтобы убить Чаку, как он убил всех дорогих мне существ. За молитвой я уснул, или, вернее, свет мыслей моих погас, и я лежал, как мертвец. Тогда меня посетило видение, посланное в ответ на мольбу, или, быть может, это был только бред, порожденный моими горестями.

Мне казалось, что я стою на берегу большой, широкой реки. Тут было сумрачно, поверхность реки слабо освещалась, но далеко, на той стороне, точно пылала заря, и в ее ярком свете я различил могучие камыши, колеблемые легким ветром. Из камышей выходили мужчины, их жены, дети, выходили сотнями, тысячами, погружались в волны реки и барахтались в них.

Слушай дальше, отец мой. Все люди в воде были черного племени, а также все выходившие из камышей; белых, как твой народ, вовсе не было, так как видение изображало зулусское племя, о котором одном сказано, что оно «будет оторвано от берега». Я видел, что из ступивших в воду одни быстро переплывали реку, другие не двигались с места, точь-в-точь, как в жизни, отец мой, когда одни рано умирают, а другие живут долгие годы. Среди бесчисленных лиц я узнал много знакомых, узнал лицо Чаки и вблизи него себя самого, узнал также Дингаана, его брата, лицо отрока Умслопогаса, лицо Нады, моей дочери, и вот тогда-то впервые я понял, что Умслопогас не умер, а только исчез.