Подробно описывать наше великое переселение я не буду, потому что для этого потребовалось бы слишком много времени; расскажу только то, что касалось лично нас.
Места, по которым мы проходили, теперь заняты городами, построенными белыми людьми, а тогда они были населены только необозримыми стадами всевозможных мирных травоядных животных; на пространстве в целые сотни миль все так и кишело ими, и наши повозки, проезжая посреди них, точно врезались в живое море. Леса были наполнены слонами, леопардами и львами, а реки — гиппопотамами, крокодилами и другими подобными им существами. Из всех этих животных на нас ни одно не нападало, они только расступались перед нами не то с испугом, не то с удивлением.
Переправившись через Оранжевую реку, мы встали лагерем на некотором расстоянии от Таба-Нгу, резиденции вождя Марока, пока его не прогнал Мзиликази, и стали поджидать партии других переселенцев, которые обещали сойтись с нами в этом месте, так как было очень опасно идти дальше небольшими отрядами из-за близости поселений воинственных дикарей и возможности их нападений.
Но, прождав понапрасну несколько месяцев, некоторые из буров потеряли терпение и решили двинуться вперед одни. Двое из них, ван Тригаарт и ван Рензенбург, настойчиво уговаривали Яна идти с ними; но мой муж наотрез отказался от этого, не объяснив причины своего отказа даже мне.
Как потом оказалось, Ян поступил мудро, потому что Рензенбург со всеми своими спутниками был убит курносыми кафрами; а Тригаарт, поссорившийся с Рензенбургом из-за чего-то и повернувший по направлению к Делагоа, только один, и то с громадным трудом, достиг этого пункта, а все бывшие с ним погибли дорогой от желтой лихорадки.
Вскоре от нас отделился еще кое-кто, так что нас осталось всего человек пятьдесят, кроме детей. Тут уж и мы двинулись вперед, не дождавшись остальных партий из покинутой колонии. Дорогой мы узнали, что все ушедшие после Тригаарта и Рензенбурга были перерезаны бродячими шайками Мзиликази, поджидающими и нас.
Добравшись до Крокодиловой реки, мы снова остановились, услыхав от наших разведчиков, что сам Мзиликази идет нам навстречу с сильным войском, чтобы разом покончить со всеми «бледнолицыми псами», как он называл нас, белых.
Мы поняли, что дело плохо. Сдвинув повозки и крепко связав их, мы устроили вокруг этого укрепления вал из колючих мимоз. Посредине мы поставили три фургона, в которых должны были укрываться женщины и дети. Лошадей же и волов мы, к сожалению, вынуждены были оставить снаружи укрепления, потому что иначе не хватило бы места для нас самих.
Ночь прошла благополучно, но на заре наши часовые дали нам знать о приближении врагов.
Необозримыми, бесконечными рядами надвигались на нас дикари, сверкая остриями своих копий, гордыми, горевшими отвагой глазами и белыми оскаленными зубами.
Помолившись Богу, мы простились друг с другом и приготовились к защите. Те из женщин, которые были похрабрее (в том числе и я), взялись заряжать «роеры» и вообще оказывать какую могли помощь; остальные, вместе с детьми, укрылись в приготовленных для этой цели фургонах.
Беспримерная битва началась. Я говорю «беспримерная» потому, что в ней пятьдесят человек белых противостояли шести тысячам дикарей и все-таки победили их. И что это была за битва! При одном воспоминании о ней содрогается сердце, хотя с тех пор прошло уже столько лет.
Дикари отчаянно лезли на наше укрепление, не обращая внимания ни на колючки, впивавшиеся им в голое тело, прикрытое только повязкой вокруг бедер, ни на наши пули, градом сыпавшиеся на них. Но сколько ни падало дикарей — новые и новые ряды их, словно волны бесконечного моря, продолжали надвигаться на нас. Все наши защитники были опытными стрелками и ни разу не давали промаха, так что после каждого залпа с нашей стороны дикари валились целыми десятками. К счастью, у нас был громадный запас пороху и пуль, без чего нам, конечно, нельзя было бы и думать вступать в борьбу с таким страшным числом врагов.
Буры и слуги стали полукругом (сзади была река) и таким образом успешно выдерживали натиск дикарей.
Сыпавшиеся на нас целые тучи стрел ранили десятка два из наших, но тяжелые раны получили только двое.
Женщины сидели сзади своих защитников, под прикрытием фургонов, и потому ни одну из них даже не задело стрелами, перелетавшими через их головы.
Целый час продолжалась самая ожесточенная битва. Вокруг нашего укрепления образовался высокий вал из мертвых тел дикарей, по которому с громким воем взбирались живые, чтобы сейчас же разделить участь своих товарищей, служивших им как бы лестницей.
Вдруг одна из бывших с нами молодых девушек, тоже помогавшая заряжать «роеры» и перевязывать раненых, громко крикнула:
— Смотрите! Смотрите! Они лезут под фургоны! Действительно, из-под одного фургона выползали два зулуса.
Мы, женщины, в ужасе заметались во все стороны, крича и воя не хуже нападавших дикарей и не зная, что делать.
— Чего вы испугались, глупые женщины! — крикнул мой муж, увидав, в чем дело. — Неужели вы думаете, мы не справимся с этими двумя собаками?… Жена, подержи-ка мой «роер» и заряди его кстати.
С этими словами он подскочил к зулусам, не успевшим еще подняться на ноги, схватил их обоих за курчавые волосы и так стукнул несколько раз головами друг о друга, что у них треснули черепа. После этого он перебросил их через укрепление, а место, где они проползли, снова заткнул колючими ветвями мимозы.
Со стороны нападавших было еще несколько попыток пробраться к нам в укрепление; но все эти попытки кончились так же, как и первая.